Однажды он решил все бросить и плыть вперед, налегая и расталкивая телом впереди стоявших. Хватит, — сказал он себе, — надо к чему-то стремиться, ведь вдруг все-таки где-то есть это самое более светлое. На него кричали, его обзывали, его толкали, но он плыл вперед, не обращая ни на кого внимания. С каждой минутой он видел все больше и больше новых странных сперматозоидов. Совершенно одинаковых снаружи и различающихся внутренним составом, цветом внутренностей. Одни были синие, другие зеленые, третьи вообще коричневые. Сам Дима был белого и все те, среди которых он родился и некоторое время прожил, тоже были белого цвета. Дима чувствовал, что со всеми этими цветными что-то не так. Они смотрели на мир, подпирающий их тела со всех сторон и не дававший им упасть, так словно для них, так же как и для него, он был ненавистен. Но в отличие все-таки было, его не могло не быть — они до боли в хвосте хотели общаться, а никто на них не обращал внимания. Они были одиноки, они скулили, они просили мир принять их в себя, засосать в свою будничную жизнь. Дима смотрел на них, и что-то щемило в его теле, ему хотелось их успокоить, объяснить им все.

Он подплыл к самому, как ему показалось, печальному, висевшему между спинами говорливых соседей. Помимо того, что этот сперматозоид был зеленого цвета, он еще был в два раза меньше всех остальных и был каким-то сморщенным. Казалось, если представить здоровый сперматозоид неким воздушным шариком специфичной формы, то этого можно было представить тем же самым шариком, только другого цвета и чуть приспущенным. Дима подплыл к нему как можно ближе и тихонечко, чтобы не слышали за своими разговорами остальные сперматозоиды, сказал ему привет. Зеленый поднял на него взгляд, и Дима ужаснулся увиденному — глаза у него были необычайно мутными и красными. Зеленый хотел что-то ему ответить, но не успел. Димы и след уже простыл. Он испугался его.

После этого случая совсем иные мысли стали посещать Димину голову. Теперь его тревожило — а не зря ли он покинул родные края и то место, где он родился. Вдруг все это бесконечно, вдруг не существует никого иного места, или же вдруг это место еще хуже чем-то. Ведь теперь, — думал Дима, — я никогда не смогу найти дороги назад. Если я не достигну своей цели, я обречен. Не зря ли я все это затеял? Столько времени плыву, а лучшего ничего так и не нашел, все только хуже. В эти минуты ему хотелось вернуться назад, увидеть всех тех, кого он покинул, и услышать их голоса услышать именно их разговоры. Но этому уже не суждено было сбыться. Найти в этом бесконечном мире сперматозоидов похожих друг на друга как две капли воды нескольких знакомых было просто невозможно. Дима это понимал. Ему оставалась двигаться только вперед. Назад дороги не было.

Добавлено (25.06.2006, 18:55)
---------------------------------------------
2.
Но чем дальше, тем двигаться вперед становилось тяжелее. Этому способствовало в основном два фактора. Первый из которых, конечно же, физическая усталость всего Диминого организма, хотя в сравнении со вторым, более мощным, им даже можно было бы и пренебречь. Второй факт, а именно душевное разочарование и потеря стимула к движению, высасывали из Диминой затеи почти все соки. Дима уже двигался вперед, не потому что хотел найти что-то лучшее, а потому что не знал дороги назад. Если бы он остановился, если бы он развернулся, то просто, наверное, умер бы — он бы убил себя.

Чем дальше Дима двигался, тем все больше и больше встречал он больных сперматозоидов, все они кашляли, харкались и глаза их слезились. Дима толкал их всем своим телом, они отлетали в сторону и кричали на него. Диме было их жалко, но видеть их он не хотел, он хотел как можно быстрее убежать от них. Порой он просто закрывал глаза и двигался вперед наугад. Он слышал слова, крики, ругань. Но они не впитывались в него, он не заострял на них свое внимание. Для него они были всего лишь ветром, проносящимся в его голове.

Однажды, закрыв вот так глаза, он проплыл довольно таки долго и остановился оттого, что больно ударился обо что-то жесткое. Когда он открыл глаза, он увидел перед собой черную бесконечную, распространяющуюся как вверх, так и вниз, стену. Что это? Неужели конец? — спросил он себя и не смог ответить на этот вопрос. Он посмотрел по сторонам, он впервые за все время своего путешествия обернулся назад. И то, что он увидел, повергло его в безмолвный ужас. Вокруг него плавали трупы, ни один из упирающихся в него сперматозоидов не был живым. Дима впервые осознал, откуда этот запах стоявший у него в носу, но не замечаемый им ранее как нечто совсем необычное и недопустимое. За все время его путешествие запах изменился впервые. Везде кроме этого места он был одинаков, он был таким же, как и вместе его рождения. Здесь же он был другим, он был тяжелым и невыносимым. Он душил, он убивал. Дима от бессилия заплакал. Столько плыть, бросить все и что же? Доплыть до этого места? — не верил происходящему Дима — Нет, этого не может быть. Не может. Слезы текли по его лицу и растворялись на теле находящегося внизу сперматозоида.
— Не плачь, — сказал прорвавшийся из окружающей Диму пустоты хриплый голос, — ты нарушаешь мое уединение. Зачем ты сюда приплыл?

Дима перестал плакать и начал всматриваться туда, откуда исходил голос, но никого так и не увидел. Липкими неприятными мурашками пробежал по его телу страх. Он замер, как можно сильнее вжавшись в стену. Какое-то время голоса не было. Все умолкло, и пульсирующая тишина заложила Диме уши. Ему было страшно, и он старался убедить себя в том, что это была всего лишь слуховая галлюцинация. Ведь этому положительно способствовали его физическая и душевная усталость. Дима заставлял себя поверить в это и уже почти поверил, как неожиданно голос раздался снова уже намного ближе и настойчивее
— Я тебя спрашиваю, ты разве не слышишь меня?

Диме в этот момент захотелось умереть, он попытался спросить: «Кто вы?», но слова застряли внутри его горла черствым непрожеванным куском хлеба. Слева он увидел чье-то совсем близкое движение. Он уставился туда, словно жертва, ожидающая нападения голодного хищника. Сердце его колотило и трясся от напряжения хвост.

Через какое-то мгновение он увидел бородатого старого сперматозоида, плывущего медленно в его сторону и с осторожностью оплывающегося разложившиеся трупы. В его теле, в его движениях, в мимике его лица было что-то успокаивающее и внушающее к нему доверие. Дима смотрел на него, и чем ближе тот подплывал, тем страха становилось меньше. Он словно туман растворялся при восходе яркого солнца.
— Ты глухой? — спросил подплывший почти в плотную к Диме, и смотревший ему в глаза, старый сперматозоид.
— Нет, — ответил Дима, и сам не узнал своего голоса, он показался ему каким-то безжизненным и влажным, будто он находился в скафандре.
— А почему тогда не отвечаешь?
— Боюсь.
— Кого? Меня или этих жмуриков? — захохотал клокочущим смехом сперматозоид, ударив хвостом находящее рядом мертвое тело с открытыми безжизненными глазами, — бояться надо живых. Мы же все здесь мертвы. И они, — он посмотрел по сторонам — и я. Нечего нас бояться, мы безопасны.

На некоторое время он замолчал, как будто о чем-то раздумывая, а потом, уставившись на Диму своими больными гнойными глазами, спросил
— Тебя удовлетворило то, что ты здесь увидел? Ты за этим сюда плыл?

Дима промолчал, он почувствовал в голосе старика ноты поучений, ему стало стыдно, и он опустил глаза на плавающего под ним трупа. Воцарилось натянутое гитарной струной молчание, готовое в любой момент взорваться оглушающим звуком.
— Можешь не отвечать, — как можно тише, почти шепотом проговорил старик, — Я все знаю, ведь я, так же как и ты, много лет тому назад приплыл сюда. Я, так же как и ты, бросил свои родные места в надежде обрести что-то большее. Я, так же как и ты, уставший и потерявший всякую надежду, плакал возле этой черной бесконечной стены. Но в отличие от меня ты здесь не останешься. Нечего тебе здесь делать. Этому месту нужен лишь один отшельник. Я помогу тебе. Я узнал то, что не положено знать некому. Я нашел то, что подсознательно заставило меня покинуть родные края, я нашел тот самый моторчик юношеского движения и максимализма. Но я стар, а ты молод, ты еще молод и силен. Ты вполне сможешь довести дело наших с тобой жизней до конца… Я в этом почти уверен.

Добавлено (25.06.2006, 18:56)
---------------------------------------------
3.
Они подплыли к большому туннелю уходящему внутрь стены. Оттуда дуло холодом и ужасом. Дима боялся даже представить себе, что может находиться там внутри, в этой черной непроглядной дыре.
— Это выход, — отдышавшись, сказал старик, — это то, ради чего мы все рождаемся. За туннелем свет, за туннелем новая фаза наших жизней. И об этом знают лишь немногие, лишь некоторые, избранные, достойные пройти сквозь него. Лишь те, у которых еще в детстве ощутимо стремление к этому. Немногие доплывают сюда живыми, все больше мертвыми разлагающимися телами, оттесняемые сперматозоидами из середины, из центра нашего с тобой мира. Никто из них не знает, зачем он живет и даже не задумывается об этом. Они просто, не переставая, друг с другом разговаривают, и задуматься о смысле своей жизни им некогда. Ведь только в молчание в одиночестве можно разобраться с собой, понять свою сущность и цель. Им же некогда. Порой я думаю, что разговаривать мы научились именно за тем, чтобы скрыть от себя все это, — старик показал на туннель и плавающих рядом мертвых сперматозоидов, — Чтобы некогда ни к чему не стремиться, а просто стоять на месте и разговаривать, отключая свой мозг, ампутируя все свои мысли. И только лишь юношеский максимализм заставляет некоторых из на таких как мы с тобой бросить все и плыть, плыть, не ведома куда, в поисках того, что червем начинает грызть наши души.

Дима слушал старика, и его тело заполняла сладкая гордость за свою избранность и за свои стремления. Ему пришла мысль, что он может быть такой один на миллион. Глаза его засветились, а члены наполнились силой и стремлением. Он готов был уже прыгнуть в туннель и плыть в нем, не смотря на исходящий от него ужас, не смотря на то что, быть может, это будут последние минуты в его жизни. Старик еще долго ему рассказывал о сперматозоидах, об их разговорах, об их никчемных жизнях. Дима его почти уже не слушал и, отдавшись всецело своим мечтаниям, он ощущал себя чуть ли не богом, ну уж героем это точно.

Неожиданно Дима почувствовал, что стало совсем жарко и душно. Он выплыл из ласкающего его сознание потока и посмотрел на старика. Старик молчал, опустив голову вниз. Диме сначала показалось, что тот спит.
— Что происходит? — спросил он.

Но старик промолчал. Дима спросил чуть громче, и старик промолчал опять. Дима подплыл к нему ближе и, дотронувшись до его тела, обнаружил, что тот мертв.

В это время стена началась трястись, температура окружающей среды поднялась до невообразимых пределов, трупы начали еще больше вонять и быстрее разлагаться. Дима испугался, все его мужество, поднятое рассказами старика, куда-то бесследно испарилось. Он больше не чувствовал себя богом, он чувствовал себя маленькой шлюпкой, попавшей в сильнейшей шторм. Он не знал, что ему делать, он не знал, куда ему плыть. Везде было жарко и невыносимо. Через какое-то время туннель стал засасывать, многие тела пропали в его глубине. Дима как можно быстрее, работая своим хвостом, пытался выплыть из тянувшего его внутрь потока, но тот становился все быстрее и больше. Постепенно силы стали покидать Диму и вскоре, словно воронка засосавшая маленькую шлюпку, туннель засосал его.

Все чувства внутри Димы смешались и он, понимая свою безысходность, больше уже не боялся. Его голову начали заполнять детские воспоминания, исковерканные происходящим, словно сны ночной изжогой. Он видел проплывающие мимо него тела сперматозоидов, он видел разговаривающих рядом соседей, он видел того самого зеленого с мутными красными глазами, он видел больных и здоровых, больших и маленьких, наглых и не очень. Он видел их всех таких, казалось бы, разных, но на самом деле одинаковых, и мерзко становилось на душе его. Он ненавидел весь мир и больше всего почему-то ненавидел в нем себя. Сознание его постепенно оставляло и, в конце концов, он лишился чувств. Немыслимый поток нес его вперед к свету, к цели его рождения и всей его короткой жизни.

4.
Студент Брагин выдавил последнюю каплю и нажал на кнопку слива.